Киёхару МИУРА (Университет Электрокоммуникаций, Токио)
Согласно энциклопедическому словарю Брогауза – Эфрона,«казуистика – теория искусства применять к отдельным случаям (казусам) общие религиозные, нравственные или юридические принципы, <…>далеко не всегда поддающиеся непосредственному приложению к отдельным жизненным явлениям. Большинство этих явлений сложно и находится под воздействием целого ряда факторов, среди которых религиозные, нравственные или юридические принципы стоят рядом с другими – бытовыми, социальными и т.п. – или переплетаются между собой. Чтобы дать оценку, с той или иной точки зрения данному факту, часто нужен бывает строгий анализ подробностей события, диалектическое развитие самых принципов, примирение их между собою и т.д.».
Известно, что приёмы казуистики на Западе охотно применял Кант, для решения, например, таких вопросов, как: «позволительно ли предупреждать самоубийством несправедливое осуждение на смерть» (даже когда такое самоубийство разрешает государь, приговоривший к смерти (случай Нерона и Сенеки))?
Хотя у Канта (XVIII в.) казуистика приняла уже крайне сложную форму, в целом на Западе казуистическое мышление ведёт своё начало со средних веков. Тогда она была богословской дисциплиной, имеющей своей целью применение общих нравственно–богословских законов к конкретным ситуациям и разрешение возникающих в таких случаях вопросов совести (casus conscientiae).
В России споры, разгоревшиеся в XVII веке при проведении богослужебной реформы и приведшие в конце концов русское православие к расколу, тоже носили явно казуистический характер (хотя и в значительно более упрощённой в отличие от Запада форме).Предметом данного исследования является размышление над различиями между казуистическим мышлением на Западе и в России.
Брогауз – Эфрон приводит следующий пример образца средневековой западной казуистики: «Спекулятивная теология устанавливает, что должно освящать воскресный день, воздерживаясь от обычных работ; казуистика указывает, при каких обстоятельствах эти работы могут считаться дозволенными, а равно и то, составляет ли то и другое нарушение правила о воскресном отдыхе смертный или простительный грех». Исходя из этого, можно предположить, что на Западе казуистика функционировала как средство приведения к согласию между собой Божьей воли и человеческих желаний, потребностей.
С другой стороны, в России она не достигла и не могла достичь никаких подобных «соглашений» между Богом и человеком, потому что отношения между Богом и человеком, с точки зрения русского богословия, по определению не позволяют никаких компромиссов. Возможно, именно в этом и заключается суть трагедии раскола русского православия. Бывшие друзья – кружок ревнителей благочестия, «боголюбцы» (в их числе царский духовник Стефан Вонифатьев, окольничий Федор Ртищев, Аввакум, Иван Неронов, Никон), – позже спорили о крестных знамениях, малых земных поклонах, возгласах «Аллилуйя», крестных ходах и т.п. Причем они в высшей степени серьёзно размышляли о том, в каких формах обрядов могут правильно общаться с Богом, и ради этого размышления готовы были пожертвовать и жертвовали своей жизнью.
В данном исследовании предпринимается попытка проследить в контексте истории Руси и России развитие русских казуистических идей, в результате которых в середине XVII века взорвался раскол русского православия. Для этого предлагается рассмотреть казуистические споры (а в данных случаях и их разрешения), вошедшие в следующие произведения: в «Вопрошания Кирика» (новгородца)(XII в), в «Кормчии книги»(XIII-XIV в.), в «Житие Ефросина псковского»(XV в.), – а также вошедшие в публицистические сочинения о стригольниках и о ереси жидовствующих (XIV-XV в.); в сочинения, созданные, в период подъема Московкого Великого княжества и предполагаемого конца мира в 1492-ом году(XV в.); и, конечно, в «Стоглав» (периода Ивана IV – Грозного (XVI в.)).
Среди названных произведений литературы особое внимание обратило на себя «Житие Ефросина псковского», пустынного старца, жившего в XV веке. По В.О. Ключевскому, в Пскове в те времена возник спор о том, что правильнее: двоить или троить «Аллилуйя»? Здесь следует заметить, что в XVII в. Боголюбцы повторили этот же спор. Ефросина мучил этот вопрос, и он в XV в. решил совершить поломническую поездку в Царьград и там узнать о том, что правильнее: двоить «Аллилуйя» или троить. В Цареграде он встретился с патриархом, который утверждал, что правильнее двоить. С этим учением цареградского патриарха Ефросин возвратился в Псков и попытался распространить эту точку зрения, в результате чего спор разгорелся еще сильнее[1]. Ключевский посчитал всё житие и этот эпизод исторически достоверным, правдивым.
Важно, что это учение константинопольского патриарха XV в. совпадает с тем, на чем настаивали староверы XVII в. Можно предположить следующее: в XV в. даже в Греции, то есть в Константинополе, признавалось двоение «Аллилуйя», но по какой-то причине в Греции к XVII в. без каких бы то ни было заметных дискуссий изменили двоение «Аллилуйя» на троение. Когда в XVII в. московский патриарх Никон принялся за реформу обрядов по греческому образцу, он, ориентируясь на современный ему греческий образец, приказал вводить троение «Аллилуйя». Это ещё раз подтверждает, что староверы были гораздо в большей степени приверженцами старой христианской традиции, (чем русские и даже греко-византийские реформаторы). В этом и заключается религиозная глубина русского старообрядчества. (Возможно, для старообрядцев этот консерватизм являлся дополнительным источником сознания своей правоты и силы).
[1]Ключевский В.О. Псковские споры. В кн. Сочинения Т.VII.М., 1959. С.76-79.